Идеоанализ, как метод, актуализующий, стимулирующий, восстанавливающий внутреннюю свободу человека, использует трехуровневый подход, образующий единую функциональную систему. «Система» в данном контексте выступает основным корректором, является субъектом коррекции — она, система, а не аналитик является активной стороной, т. е. исправляет идея, а не человек. Аналитик выступает лишь ремесленником, обязанным для «прививки» идеи выполнять требования метода. А дальше уж идея, как системный механизм, работает сама.

В чем же состоит системность метода? Три уровня мышления определяют системное единство трех уровней коррекции: субъективный (в психологии – поведенческий), объективный (в психологии – когнитивный) и относительный (в психологии – эмоциональный). Ранее к этим же трем уровням пришла личностно-ориентированная реконструктивная психотерапия. Еще раньше признаки той же самой трехуровневой системы появились в христианском учении, что, наверное, и обеспечило ему невероятную действенность и живучесть. Учение Иисуса Христа популяризовалось как учение для рабов, оно призывало не к физическому освобождению извне, а уничтожению рабского, зависимого мышления изнутри (подробнее о системности и освобождающей сути евангельского учения).

Это всё позитивное применение означенной системы. Но любой позитив имеет свое негативное зеркало, как любое открытие (нкапример — деление ядер урана) можно использовать на созидание (ядерный реактор), а можно из него же сделать разрушительное оружие (атомную бомбу). И такое «оружие» — негативное, деструктивное использование трехуровневой коррекционной системы в обратную сторону — не на освобождение, а на закабаление, уже давно имеется. Например, вместо освобождающего применения, на той же системной основе сложилась естественным образом сатанинская психотерапия насаждения рабства в российской армии. Там та же трехуровневая система работает на обезличку, стирание «Я» — перевод мышления от «мы», обезволивание, стерилизация личностных качеств, уничтожение творческой инициативы, как угрозы управляемости. Вот подробнее эти три уровня:

1) Поведенческий (субъективный), тренинговый уровень деструктивной коррекции — это традиционная муштра, плац, шагание под метрономно звучащий ритм, музыку, исполнение песен, в основном в «коробке». «Я» (субъект) в процессе тренинга исчезает, задача — чтобы человек начал мыслить от «мы». Не случайно строевая подготовка едва ли не всегда ставилась в русской армии на первое место относительно даже боевой. Зомбирующее значение ритма, вводящее человека в резонанс — это еще и введение его в зависимость, несвободное, манипулируемое существование. Даже природа наркологических зависимостей состоит не в каком-то мистическом «привыкании», а в том же самом ритмическом резонансе, в который попадает любой зависимый (подробнее о циклической природе зависимостей).

2) Когнитивный, рациональный (объективный) уровень деструктивной коррекции — демагогия политорганов, будь то политруки или священники (церковь, будучи порождением имперского византийского агитпропа, излагает евангельское учение в противоположном виде: не системном освобождающем, а абсурдном закрепощающем). Задача в том, чтобы подменить, смешать ценности, представить всё наоборот: муштра, тяготы службы — это хорошо; смерть почетнее жизни; навязать несуществующий долг, якобы «священный» и пр. В итоге солдат путает что хорошо и что плохо, растворяется, как оценивающий субъект, его мышление становится безопорным, случайным и хаотичным, как броуновское движение — это то, что требуется для обезволивания и полной управляемости извне.

3) Эмоциональный (относительный) уровень деструктивной коррекции — подавление, дедовщина. Задача — уничтожить, подавить индивидуальное хочу, приучить следовать внешнему надо. Не важно, от кого оно исходит — от «деда» или командира, главное — чтобы не от «я». Интервенция происходит жестко и отвязно 24 часа в сутки, показательно абсурдно и бессмысленно, ибо смысл — враг подавления. Человек должен быть доведен до эмоционального отупения, оценочная система (эмоция — это оценка) солдата должна быть нарушена…

Система отличается от бессистемного набора тем, что она устойчива, самовосстанавливается, если в ней нарушаются какие-либо элементы. Например, если в результате революции 1917 г. исчезают священники в армии, то нишу когнитивной пропаганды занимают политруки-замполиты. Сейчас, когда развалилась коммунистическая империя, в армию опять возвращаются капелланы.

То же самое относится и к другому системному блоку — эмоционального подавления. Сколько бы ни боролись очередные ретивые реформаторы с дедовщиной, она восстанавливается в еще более изощренном виде. Система залечивает любые прорехи.
Естественно, что армейская система обезлички, обезволивания и порабощения существует не по собственной инициативе. Сама армия, будь она более независимой, скорее всего не придерживалась бы традиций российского рабства, а взращивала бы солдата, соответствующего облику современной армии — как инициативную, личностно развивающуюся боевую единицу. Однако армия выполняет еще и государственный заказ на воспитание удобного гражданина рабской системы, и делает это не только она.

В российской школе действует та же самая система с теми же самыми целями, но с несколько другими, более мягкими, соответствующими возрасту методами, так же, как и в армии, системно охватывающими все уровни мышления:

1) Поведенческий (субъективный) уровень — стирание «Я» ученика — это приучение его к деятельности, не относящейся к его субъективным желаниям, изучение предметов не из области его субъективного интереса. Традиционная советская школа выдавливала удовлетворение интереса учащегося во внеурочные кружки, дома пионеров, чтобы вскоре его творческий потенциал, ввиду оторванности от реальной востребованности, свелся на нет, и осталась лишь механическая привычка делать то, что принуждают извне, как оно ни было скучно, неинтересно и бессмысленно.

2) Когнитивный, рациональный (объективный) уровень деструктивной коррекции в школе — это шквальное вдалбливание бессистемного набора знаний. Мышление школьника таким образом хаотизируется, абсурдизируется, теряются точки опоры внутренней логики.

3) Эмоциональный (относительный) уровень — подавление собственной оценочной системы школьника, сообразной его субъективным устремлениям, и навязывание ориентира на внешнюю, не свою оценку — учителя, школы, класса, ЕГЭ и пр.

Российская школьная система воспитания рабства, пусть несколько более мягкая, но не менее эффективная, по-сравнению с армейской, на выходе даёт для той же армии почти готовое «пушечное мясо». Показателен и типичен, скажем, случай с 16-ти летним Сашей Бочаровым в 2003 г., обезволенным настолько, что не мог сопротивляться приказам командира на военных сборах, полностью утратил инстинкт самосохранения — не снял противогаза во время кросса на 10 км. — и умер, захлебнувшись рвотными массами. Выполнена основная не декларируемая задача образования, которую, как и в армии, ставит заказчик — государственная российская система, которая, на самом деле, антисистема, деструктивная, рабско-милитаристская (подробнее о сущности антисистемы).

Противоположную свободную концепцию образования в России: не подавляющую, а разрешающую; не обезличивающую, а личностно-ориентированную; не нейтрализующую, а стимулирующую творческие способности ученика начал разрабатывать и воплощать Л.Н.Толстой. Однако эта его идея так и не нашла продолжения ни в царской, ни в социалистической, ни в демократической формации империи, и пока откладывается на неопределенное будущее, как чужеродный элемент для рабства (подробнее об образовательной концепции Л.Н.Толстого).

Конечно, машина российского порабощения личности не ограничивается армией и школой. Рабство пронизывает все стороны жизни и все общественные и государственные институты. Например, тюрьма служит тем же целям, что и армия, отличающаяся от тюрьмы лишь формально. Российская тюрьма никого ни от чего не исправляет, а просто приучает рабов к плетке.

И воспитание рабства у детей начинает не в школе, а обычно в семье. Скажем, когда бабушка наставляет внука: «Не делай так! Что люди скажут, что люди подумают?», она приучает его следовать внешней (не своей, чужой) оценке, стирая значимость оценки собственной, насаждает социозависимость. Когда мама с гордостью заявляет, что живёт, де, исключительно ради ребенка, то это автоматически означает, что и ребенок будет жить ради кого-то или чего-то внешнего (воспитание происходит в основном по принципу копирования родителей). Счастье и радости свободного человека такому ребенку, вроде бы обласканному родительской заботой, перекрываются воспитанием…

Что же такое вообще это неприступное рабство? Ведь оно же не сводится только к формальному, физическому владению человека человеком, а явление весьма более широкое? Наверное, впервые понятие рабства было расширено до зависимости вообще (в том числе и не от конкретных людей) в изначально анти-рабском учении Иисуса Христа:

– «Ответили они Ему: мы семя Авраамово, и никому не были рабами никогда. Как же Ты говоришь: «вы сделаетесь свободными»? Ответил им Иисус: … всякий, делающий грех, есть раб греха». (Ин. 8:33-34)

Оказывается можно быть не только рабом кого-то (человека), но и «греха», что на светском языке означает — «деструктивности», т. е. раб — это пленник собственной разрушительности. Если углубляться в механизм деструктивности, то выяснится, что разрушитель всегда обреченно ходит по кругу, порой неосознаваемому, который разорвать не в силах, события повторяются, сила воли его нейтрализуется — это и есть зависимость, безысходное рабство, хотя формально никто физически человеком не владеет.

Сегодня многие россияне удивились бы, как тогда иудеи: от какого такого рабства нас освобождать, если никаким рабовладельцам мы не принадлежим, нет даже крепостного права, зачем нам какая-то иллюзорная свобода? Тем не менее, с формальной отменой крепостного права российское рабство никуда не делось, оно просто перешло в другие, более изощренные и скрытые формы, а «сумма» несвободы, количество зависимости осталось тем же самым, если не прибавилось еще больше. Кстати, алкоголизм и прочие подобные «привычки» — это тоже одна из форм воплощения рабства, легко перетекающего из одной формы зависимости в другую. Пресловутое российское пьянство — это «привет» от крепостного права — «я тут, я никуда не делось»…

К той же самой системе, что обнаруживается в евангелиях, пришел и идеоанализ, но, борясь с деструктивностью (по-религиозному — «греховностью»), как источником несвободы, он не может оперировать понятиями размытыми, образными. Наука имеет дело с объективно выявляемыми, подлежащими контролируемому вмешательству предметами. Поэтому мишенями идеоанализа являются тенденции отношений, устойчивые (статичные) «измы», которые легко диагностируются по любому высказыванию человека и корректируются даже заочным путём по специальной переписке (http://ideo.ru). Общая систематизация «измов», их смысл и проявления — в теории тенденций.

Что касается рабства, то основной тенденцией рабского мышления является «объективизм» (обратное — «субъективизм»). Объективизм — это смещение мышления от субъективного «Я» в сторону объективного «не-я». Человек как бы становится «не в себе», оценивает всё и вся не со своих позиций, а со сторонних, внешних, объективных. Эта тенденция — порождение рабско-милитаристской истории России. Рабу (крепостному) и военному запрещено иметь своё «Я», он должен мыслить со стороны хозяина, коллектива, подразделения, окружения, страны и т. д. Диспозитивные хочу, нравится раба должны быть нейтрализованы, он живёт в императивных надо, должен. А это означает исчезновение человека, как субъекта оценки, т. е. представителя культуры, которая основывается на системе ценностей. Безоценочность, стертость желаний «хоронит» и их производные — творческий интерес, любовь. Также объективизм означает десистематизацию мышления — из радиального (от «Я») оно становится беспорядочным, случайным. С объективных позиций любое явление может оцениваться двояко — и так и эдак, и только субъективная оценка от «Я» создает определенность, однозначность, в конечном итоге — волю к достижению желаемого. У раба воля, как и само желание, в основном отсутствует.

Маркером рабского мышления является, например, хамство. Причина простая — раб культуры не имеет, вот и хамит. Такая форма хамства как мат свидетельствует о рабских запретах на выражение эмоций (всё субъективное рабу запрещено). Эмоции имеют закон сохранения, поэтому, если не выражаются в момент возникновения, то они скапливаются и сублимируются в виде неадекватных прорывов в «разрешенную» лазейку — совершенно не относящуюся к делу сексуально-генитальную тему, максимально охамленную.

Забавной демонстрацией сохранения рабского мышления при появлении внешней свободы является такое комичное явление, как «новые русские». Формально они свободны, но желания-то у них не сформированы! На что ориентироваться? Раб ориентируется на внешние приоритеты, вот и направлены все действия, приобретения «нового русского» на удовлетворение внешнего взгляда (а не своего), отсюда нелепые и анекдотичные т. н. «понты» — российский вариант рабского тщеславия.

Кроме алкоголизма, рабству сопутствует и другая вечная российская проблема — воровство. Вора определить легко даже в высших эшелонах власти: если человек слишком проповедует альтруизм, живёт как бы ради других, радеет о народном благе (а не о себе и не о других конкретных людях), общественной пользе, то он либо вор, либо потенциальный вор. Внешние приоритеты, рабская стертость субъектвиного «Я» приводит к тому, что никакого барьера для раба между своим и не своим не существует. Он вольготно чувствует себя в не своём (общем, народном)  — оно для него самое «своё» и есть. Поэтому присвоение чужого происходит автоматически, как бы «на благо народа», даже и не рефлексируется, что это обыкновенное воровство. И если, не дай бог, такой начальник попадется и ему какие-нибудь следователи назовут вещи своими именами, то это приводит к шоку, инфарктам и прочим кризисным проявлениям — его монолитный мир, где всё вокруг народное, слитым с «моё», рухнул…

К проявлениям рабского мышления относится и традиционная зависть. Для раба хозяйское значительнее собственного, внешнее — внутреннего, общественное — личного, социальное — индивидуального и т. п. Чужие достижения и неудачи для него более значимы, чем свои, что и приводит к парадигме: главное — что у соседа корова сдохла, а не своя отелилась...

«Объективизму» — доминирующей тенденции рабского мышления, часто сопутствуют еще и другие, более или менее выраженные тенденции: дистанцированность (обратное — непосредственность); детерминизм (обратное — релятивизм); негативизм (обратное — позитивизм).

«Дистанцированность» — это нарушение отношений, при котором отсутствет прямая связь, непосредственный доклад друг другу о своих оценках и желаниях. Порой обычные слова хочу и нравится в дистанцированных семьях не произносятся вообще и даже считаются проявлением безнравственности. Например, нормальное выражение желания «Я хочу чаю» у дистанцированных выглядит как «что-то ТЫ давно за мной не ухаживал, не принес бы ТЫ чаю». Вместо рассказа о себе, дистанцированные постоянно пытаются проникнуть в собеседника, навязать ему вину («давно не ухаживал») и, как только собеседник вину почувствовал, манипулировать, управлять им («принеси чаю»). Т. е. дистанцированность — это еще и манипулятивность, деструктивная схема отношений.

Особенностью дистанцирования является его обязательное присутствие в семьях, где есть наркозависимый, алкоголик. Дистанцированность — это и есть та эстафета, тот нематериальный «ген», который передается из поколения в поколение, создавая семейную преемственность алкоголизма.

Одним из проявлений дистанцированности в российском обществе является магия поиска виновных при борьбе с какими-то недостатками. Существует миф, что определение и наказание виноватого радикально исправляет проблему. На самом деле «вина» — категория выдуманная, искусственная. Срабатывает только, если удалось ее навязать, и то весьма субъективно, временно и ограниченно, работает как плетка исключительно в деструктивной рабской среде.

Еще одна устойчивая тенденция, свойственная российской рабской традиции, это «детерминизм» — иерархичность отношений и причинность мышления. Детерминистское мировоззрение таково: во главе общества должен быть какой-то царь, и все явления природу имеют одну первопричину. Это милитаристская тенденция мышления, адекватная военной среде. В животном мире по иерархичной организации живут, например, павианы саванны, где мало пищи и много врагов, от которых надо постоянно обороняться. А вот какие-нибудь макаки, живущие в комфортных условиях джунглей, где много пищи и нет врагов, живут по противоположной — релятивисткой, плоской, свободной организации, где каждый может принимать на себя любые роли и нет «начальников».

Устойчивый детерминизм россиян заставляет неизменно творить холуйские иерархии (как заметил известный своими афоризмами В.Черномырдин: «Что бы мы ни делали, а всё получается КПСС»), в мирных условиях заниматься гарнизоно-строительством, что неадекватно и разрушительно, само по себе провоцирует форс-мажор — кризисы, голод, войны, что потом еще больше подстегивает милитаристскую самоорганизацию, которая, опять же, становится разрушительной в мирных комфортных условиях, творит очередной форс-мажор… и так по кругу, по дурной бесконечности.

Например, сейчас опять выстроилась практически незамеченной (детерминизм, как и другие тенденции отношений изнутри не рефлексируются), очередная государственная пирамида: все ветви власти, политики, бизнеса, СМИ, науки, искусства, церкви сложились в единую иерархию-пирамиду. Кто не встроился, тот чужой, враг, на вымирание. Рабское выстраивание происходит на всех уровнях и во всех уголках России (что продемонстрировали, например, события в станице Кущевской Краснодарского края). Дальше вырисовывается знакомая сталинско-гитлеровская перспектива: «пирамида» холуёв, будучи неадекватной мирным условиям, творит кризис, возможно с голодомором или его угрозой; запуганный народ дает карт-бланш очередному «спасителю нации» на мобилизационную экономику и репрессии, как метод добывания средств на модернизацию (так, наверное, будет теперь называться «индустриализация»), и дешевой рабсилы; в условиях мобилизации «пирамида» становится адекватна и выдает несомненные успехи… Потом, правда, на успехах она не продержится, начнет провоцировать, как и в прошлый раз, большую войну, в которой народ страдает, но Система (точнее — имперская антисистема) поднимается на недосягаемую высоту (пример: «Мы проиграли в Великой Отечественной»)…

Справедливости ради следует заметить, что не залипшая детерминистская, а подвижная система отношений была в Киевской Руси, в Новгороде, до завоевания их империей и установления статичной имперской «вертикали». В военное время призывался на командование князь, а в мирное время «вертикаль» распускалась и правило народное вече. Эта динамичная система и называлась русской «соборностью» — умением собираться в минуту опасности и расходиться, когда опасность миновала, чтобы не уподоблять свою жизнь тюрьме и казарме и не искать «врагов», не провоцировать новую войну для собственной адекватности. В будущем, после уничтожения империи, Россия, несомненно, вернется к динамической «соборной» системе, где каждый народ, каждая культура сможет жить не по единому имперскому уставу, спущенному сверху, а по своим законам, как это было в доимперской Руси — каждый регион жил по своим «правдам». По большому счету, родина для человека — это место, где, где он может жить по своему пониманию справедливости, по законам, соответствующим ценностям своей культуры. Сбрасывание имперского рабства означает возвращение себе родины. А рабы родины (как и культуры, ценностей) не имеют, им родину заменяет территория, государство, карающая и вознаграждающая длань начальника...

На личном уровне детерминизм проявляется в точно такой же неадекватности и разрушительности, как на государственном. Например — в семье, построенной по принципам домостроя, существующей как бивуак, военный лагерь, напряженно готовый сражаться с несуществующими трудностями.

Холуйская детерминистская преданность, которая часто подается как надежное единство (единство «Единой России» — из этой серии), на самом деле очень легко разрушается. Человек с детерминированным мышлением всегда потенциальный предатель, ибо он предан не начальнику лично, а его должности, положению в иерархии. Встанет на его место другой — вчерашний обожаемый начальник легко оказывается во врагах.

Например, во времена Второй Мировой войны, американцы были шокированы поведением пленных японцев: будучи, вроде бы, врожденными героическими самураями, слепо преданными командиру и готовыми умереть за родину камикадзе, они, попав в американский плен, предавали своих направо и налево, выкладывали всё подряд, что у них даже и не спрашивали. На самом деле всё объясняется довольно просто: для человека с рабским, холуйским детерминированным мышлением сменился начальник-иерарх, теперь, раз японец в плену, начальником стал американец, вот он ему так же преданно и служит. Такие же коллизии и разочарования традиционны для российского общества и для его «вертикали»…

Еще одна характерная тенденция мышления в рабском наборе — это «негативизм». В норме адекватный человек ориентируется в одинаковой степени как на положительные, так и на отрицательные ценности — к одним притягивается, от других отталкивается. Негативист же видит в основном отрицательные, отталкиваемые ценности, т. е. только плохое. Вся жизнь его превращается в борьбу со злом. Он находится в мифе, что, мол, поборет очередные трудности и наступит счастье, а оно не наступает, поскольку бороться за счастье невозможно, за него не борются, к нему притягиваются. Потому максимум, чего может достигнуть негативист — нулевого состояния, отсутствия отрицательного, что не означает присутствия положительного. Именно в этом состояла одна из ошибок коммунистов — их парадигма «бороться за светлое будущее» есть негативистский нонсенс. Борьба, какой бы она ни  была героической, ни к чему положительному не ведет.

Пример негативизма на личном уровне, как и демонстрацию закономерного итога жизни негативиста, дает литературный пример героя-борца Павки Корчагина из книги «Как закалялась сталь» Н. Островского. А на общественном уровне показательна сама история страны, так и не поборовшей «отдельные недостатки», и ее сегодняшняя реальность, в которой присутствует всё та же борьба, но с другой риторикой. Скажем, нынешнее российское законотворчество почти на 100% негативистское: законы в основном принимаются ограничивающие, заставляющие, наказующие, принуждающие, запрещающие. Позитивный блок, состоящий не в подавлении, а в разрешении, стимуляции, поддержке почти отсутствует. Коммунистическая негативистская парадигма священной борьбы всех со всем на свете никуда не делась, только сменила личину — все российские «думы» по сути являются комитетами по борьбе. Опять свистит рабская плетка, декларирующая, что она загонит всё стадо в рай. Законодатель с рабским мышлением думает, что законотворчество — это искусство придумывания наказаний, насаждение страха, т. е. террор. Мол, достаточно правильно направить хлыст и стадо пойдет куда надо. На самом деле путем террора, строительства стен, запоров, заборов и запрещений можно построить только и только тюрьму — российский вариант «правового государства». Есть закон сохранения деструктивности, по которому посеянная разрушительность (а террор безусловно является проявлением разрушительности) никуда не девается, возврашается рано или поздно обратно в другом виде, скажем, в виде ответного террора, революций, бунтов, девиантного поведения и т. п.

Что касается проявлений негативизма на личном уровне, то себе негативист выстраивает точно такую же невыносимую «тюрьму», огороженную частоколом запрещений и ограничений, вечной борьбы, не задумываясь над вопросом: если борешься сам с собой, то кто в итоге оказывается проигравшим?..

Все рабские тенденции — объективизм, дистанцированность, детерминизм, негативизм и другие, довольно несложно корректируются в ходе идеоанализа, целью которого является не полное уничтожение этих тенденций, а приведение их в подвижную смену с противоположными тенденциями: объективизм —  с субъективзмом, дистанцированность — с непосредственностью, детерминизм — с релятивизмом, негативизм — с позитивизмом. Именно такое подвижное мышление, динамическая система отношений конструктивна и адекватна меняющимся условиям существования, не говоря уж о том, что она отлечивает от многих проблем, неврозов, расстройств, болезней, зависимостей, провоцируемых всё той же косностью и деструктивностью рабского мышления. Но, к сожалению, рабство в России не осознается, вытесняется из обсуждения, нет самой постановки проблемы, нет антирабского дискурса. Обращаются к идеокоррекции, в ходе которой рабство выясняется и исправляется, когда уже шарахнет здоровье или другие тяжкие расстройства. Тотальная проблема, имеющая вид пандемии, и требующая масштабного вмешательства, никак не рефексируется, «лечится» у единиц, локально и маргинально, на уровне экпериментирования.

Исследуя проблему рабства, нужно со всей отчетливостью понимать, что для обладателя рабских тенденций мышления рабство комфортно, а свобода выглядит пугающе, сам переход на свободное динамичное существования весьма болезнен ( в том числе и методом искусственной идеокоррекции), переоценка ценностей причиняет нравственные страдания. Рабство дает привычную надежность (пусть мифическую), ощущение стабильности (пусть временной), гарантии (пусть мизерные и мнимые), надежду на светлое будущее (пусть и неисполнимую). И еще рабство освобождает от ответственности — перекладывает ее на начальников, на Систему. Также мечта раба — халява, выслуженное незаработанное вознаграждение. Перед этими рабскими сокровищами изначально совершенно несущественно выглядит набор свободного человека:
— мотивированного не убегать от труда, а наоборот, стремящегося к творческому труду;
— нацеленного не выискивать халявы, а зарабатывать функциональной пользой;
— нести ответственность за всё самому; 
— стремиться не к удовлетворению потребностей, а актуализации ценностей, стремящихся к нематериальному нераздельному набору — свободе, любви, творчеству, счастью…